ВЕРХОВАЯ ЕЗДА ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ. ВЫЕЗДКА ЛОШАДЕЙ И КОНЕРАЗВЕДЕНИЕ Барон Де-Во

Из этого рассмотрения вытекает, что можно дать только одно общее
указание — иметь плечи свободно опущенными.
При таком положении грудь будет открыта, более же подробные указания найдет сам ездок, приняв во внимание сказанное выше.
Почки и поясница. Почти все авторы рекомендуют изгибаться в пояснице
таким образом, чтобы она, равно как и живот, были поданы несколько вперед.
Сомюр в своем курсе верховой езды не соглашается с этим. Он говорит, что поясница должна быть пряма и гибка без всякого напряжения, потому что излишек твердости не дает возможности парализовать сотрясения.
Он прибавляет далее: «Для сохранения положения всадника нужно подавать вперед седалище (l’assiette), которое служит ему базою».
Таз.
Мы подразумеваем в данном случае все кости тазобедренного
сочленения, бедра, крестец и многочисленные мускулы, окружающие их, всю часть туловища от поясницы до ляшки. Эта часть вместе с ляшками названа частью неподвижной. Называя очень неопределенно части тела, составляющие эту “неподвижную часть” при указании их положения нам говорят: положение этой части самое важное для посадки, и все другие члены должны этому подчиняться.
Основание туловища — седалище, и при надлежащем положении его можно приобрести легкую, прочную, неутомительную и постоянную посадку.
Под седалищем (l'assiette) следует понимать ягодицы и часть ляшек, кои
прикасаются к седлу и служат опорой всей массе. Мускулы, окружающие их служат в некотором роде подушкой… Ягодицы должны быть расположены ровно на седле и возможно более поданы вперед.
Такое положение обусловливается вертикальностью корпуса, насколько она допустима сложением, а также и направлением ляжек, от которого зависит в значительной степени положение седалища.
Ляжки.
Все современные и старинные авторы находили, что ляжки должны
быть вывернуты внутрь. Однако в Курсе верховой езды Сомюра отмечено, что этот принцип не верен, что ляжки не должны быть вывернуты ни внутрь, ни наружу; они должны быть предоставлены самим себе, и, будучи свободны, сами примут надлежащее положение.
Кроме того, направление ляжек должно находиться в зависимости от
направления корпуса. В этом вопросе и сказывается наибольшая разница между взглядами первых авторов и авторов настоящей эпохи.
Первые учили, что ляжки, также как и голени должны быть вытянуты и
вертикальны, как бы всадник стоял на земле.
Современные авторы, хотя рекомендуют приближаться к такому
положению, в целях более удобного управления лошадью, тем не менее,
соглашаются, что нога во все не должна быть перпендикулярна к земле, иначе всадник не мог бы сидеть на седалище — оно подалось бы назад.

Если даже и существуют до сих пор сторонники Монфокона, которые рекомендуют вытягивать и выпрямлять ногу возможно больше, то анатомия нам доказывает, что это, по меньшей мере, бесполезно. Подавая седалище вперед таким образом, чтобы ляжки плотно прилегали к спине лошади. Как учат Дюпати и Боган, следует предоставить членам свободно принять естественное положение.
Под влиянием различных причин это положение может несколько
измениться, при условии хорошей посадки всадника; угол, составляемый
голенью с корпусом, будет от 135 до 145 и, во всяком случае, не более 150 градусов.
При большем угле – всадник будет сидеть на промежности, а при меньшем – он не будет прочно сидеть.
Колено.
Здесь рассматриваются те части, кои образуют коленный сустав.
Очень трудно понять, что Де ля Гериньер подразумевал, говоря, что ляжки должны быть вывернуты внутрь и колено также. Колену нельзя
предписывать особого положения. Так как оно естественно зависит от
положения ляжки, которой служит продолжением, и голени, которой служит началом.
Де ля Гериньер требует колена выворачивать внутрь, Тиру рекомендует их отодвигать назад и сжимать, Монфокон – также назад и вывернутыми. Все эти требования годны для всадника, который сидит на промежности. Мы находим, что колена должны быть свободны. Как объясняет Боган и предписывает кавалерийский устав.
Голень и ступня.
Часть ноги от колена естественно опущена. С этим каждый
согласен, так как положение голени зависит от положения ляжки. Оно также очень близко к вертикальному. Голень изменяет свое положение, когда приходиться им действовать с целью управления лошадью.
Ступня также находится в естественном положении, в зависимости от
положения остальной ноги.
Уже было говорено выше относительно положения плеч и груди, что
необходимо рассматривать всегда вместе. Перейдем теперь к другим членам верхней части туловища, крайне подвижным, движения которых имеют большое значение при управлении лошадью.
Плечевые части руки и предплечье. Авторы сходятся в том, что рука должна быть опущена свободно, без натяжки и согнута в локте. Почти все также согласны. Что сгибать руку в локте следует под прямым углом и предплечье должно находиться в среднем положении между пронацией и супинацией * ( *
Движение руки при вращении кисти, как например при отмыкании и замыкании замка ключом.); разумеется при работе это положение беспрерывно изменяется.
Кисть рук.
В вопросе о положении руки, держащей повод, мнения сильно
расходятся. Де ля Гериньер говорит, что кисть должна быть несколько выше локтя и ладонью обращена отчасти вверх. Монфокон придерживается того же мнения. Боган - кисть несколько ниже локтя, кавалерийский устав - кисть наравне с локтем. Дюпати дю Клам и Тиру не указывают определенного положения для кисти, но требуют, чтобы она была то ниже, то выше локтя, в зависимости от управления поводом.

Мы предпочитаем положение кисти наравне с локтем, но оно будет удобно лишь в том случае, когда локоть согнут именно под прямым углом.
Дюпати дю Клам находит, что запястье не должно быть округлено, тогда как Де ля Гериньер и Боган этого требуют; строго говоря, положение запястья так часто изменяется в зависимости от положения головы лошади, что вовсе не важно какое было первоначальное его положение. Однако необходимо указать, что предпочтительнее такое положение кисти, изменяющееся по надобности, которое дает наибольшую свободу ей, а именно, когда запястье не округлено.
Из всего сказанного вытекает, что прочность всадника на лошади зависит от его посадки.
По этому поводу Боше высказывается таким образом: « существуют два
способа ездить верхом: как ездят барышники и как настоящие наездники.
Первые совершенно не сохраняют согласования подвижных членов туловища, и если они балансируют, чтобы усидеть на лошади, то они не могут ими управлять, хотя бы предположит, что они знают механизм управления. Далеко не достаточно выдерживать сотрясение при езде, нужно их предупреждать и парализовать что невозможно, когда средствами управления пользуются для того, чтобы усидеть в седле.
Истинный наездник, напротив, подается малейшему движению лошади, не смешивая усилий, которые его поддерживают с теми, которыми он управляет. Он полный хозяин всех своих движений и средств управления, посредством которых он сообщает свою волю лошади, и отнюдь не пользуется ими, чтобы удержаться в седле».
Школа верховой езды.
Верховая езда не только развлечение, забава людей праздных и достаточных, но также и хорошее гимнастическое упражнение. Она
сильно содействует пропорциональному развитию молодых людей, придает им энергию, развязность, осанку; верховая езда вырабатывает также и известную смелость, которая часто необходима, например, в случае войны.
В таком случае, справедливо ли, скажем более, благоразумно ли, что
искусство столь полезное не поддерживается государством? У нас есть школы в кавалерийских и артиллерийских частях, но не военная молодежь ее лишена.
Об этом приходится тем более сожалеть, что, при общей воинской
повинности, громадное число молодых людей прибывают в полки ни разу не садившись на лошадь; от этого теряется много времени на обучение в
эскадронной школе посадке, управлению лошадью и уходу за ней.
Тогда как, развивая любовь к верховой езде, можно было бы иметь
достаточный контингент рекрутов, которые умели бы сесть на лошадь, им оставалось бы лишь научиться владеть оружием на различных аллюрах.
Заранее подготовленные эти молодые солдаты, смелые наездники, не
отступающие ни перед какими препятствиями, образовали бы в частях
драгоценнейший резерв, которым можно было бы пользоваться при разведках.
От разведчика, прежде всего, требуется смелость, сообразительность, чтобы держаться возможно ближе к противнику, проникать за черту его
расположения, чтобы рассмотреть или снять позицию, способность дать
точный отчет о виденном и о местности, которой пришлось двигаться.

В разведывательной службе, также как и в стычке, после атаки, когда дело сводиться к борьбе отдельных всадников, превосходство всегда будет на стороне того, кто лучше владеет оружием, лучше сидит на лошади и искуснее управляет ею.
То же самое требуется и при общих движениях кавалерии; движение будет осуществляться тем сплоченнее и быстрее, чем лучше каждый кавалерист
владеет своим конем; без этого не может быть верного направления,
сомкнутости “нога к ноге”, равнения, связи в движении, вся масса разъединена, колеблется и теряет свою силу.
Этот недостаток, малозаметный в мирное время, даст себя почувствовать, когда будет невозможно его поправить – во время войны.
Горю может помочь упражнение академии верховой езды, или хотя бы
конкурсов назначаемых правительством.
Я вовсе не хочу возродить породу центавров, я желаю только, чтобы
верховая езда была в почете.
Теперь среди публики замечается увлечение атлетикой и фехтованием.
Целая масса зрителей собирается в зал ко времени состязания. Специалисты, учителя фехтования составляют почетную корпорацию, некоторые из них украшены ленточкой Почетного Легиона, что служит доказательством признания и одобрения их заслуг государством.
Видел ли кто-нибудь профессора верховой езды носящим те же отличия? Никто. Это очень странно, так как многие из них оказали большие услуги своим ученикам, вспоминавшим их уроки впоследствии на театре войны, когда приходилось по целым дням не слезать с лошади.
Нет сомнения, что верховая езда не пользуется уважением со стороны
правящих сфер; очевидно, они не дают себе отчета в той пользе, которую оказало бы армии, серьезное увеличение числа манежей.
Мы думаем, что наступило время вернуться к тем принципам, которые составляли некогда честь нации.
Лица, под различными названиями заседающие на иппических состязаниях, не могут быть названы horsemen-ами и мало помогают делу, проводя свои
мнения, не основанные на основательном знакомстве с делом.
Все они, разумеется, одушевлены наилучшими намереньями, но эти
намеренья ужасно похожи на те, коими вымощен ад.
Одним словом иппические конкурсы, как они происходят в настоящее
время, представляют из себя очень привлекательное зрелище, приятное светское развлечение, но совершенно бесполезны в практическом отношении; они дают лишь материал для заполнения echos и хроники high lifе-а в целой серии иллюстрированных изданий.
Это лучше чем ничего, но каждый согласится, что этого недостаточно.
На этих состязаниях вы видите лошадей, которые недурно выглядят в
конюшне, и всадников, которым нельзя отказать в некоторых качествах. Но, как все это далеко оттого, что можно было бы ожидать от дела, где не замешаны ни купцы, ни поощрение, ни реклама, ни деньги, но которому покровительствует “мода”.

Лошади, участвующие в этих состязаниях, носят особенный отпечаток. Это очень красивые животные, но в их движениях вы не заметите настоящей выездки - результата долгой подготовительной работы; одна только внешность, лоснящаяся шерсть, тщательно содержанные хвост и грива, притом кокетливо причесанные; что же касается до их прыжков, когда они в сильнейшем посыле берут препятствия, то только профаны могут им аплодировать.
Также мало утешительного представляют и всадники. Из года в год военный элемент приобретает все большее и большее значение
и, хотя нельзя не призвать, что военные спортсмены сделали значительные успехи, все же мы вправе ожидать от них большего.
Тот факт, что эти конкурсы привлекают цвет нашей кавалерии, наводит на грустные размышления по поводу верховой езды в армии.
Конкурсы служат явным доказательством, в чем у нас впрочем, нет
недостатка, что обучение езде совершенно отсутствует или, плохо понятое, дурно поставлено.
Молодого солдата по прибытии в кавалерийский полк обучают, “ехать” на лошади и “держаться” в седле, но вовсе не учат “сидеть” на лошади и “управлять” ею.
Осмысленное обучение отсутствует, все зиждется на нескольких
практических сноровках, на рутинном методе, чем вырабатывают людей торчащих на седле, но не наездников.
Действительно странно, что на это не обращают внимания и мало об этом говорят. Однако это происходит не оттого, что вопрос сам по себе маловажен, а также не потому, что трудно найти средство помочь этому делу.
Средство есть, я о нем не раз упоминал и, желая успеха этому хорошему и полезному делу, не перестану упоминать – это устройство школы верховой езды.
Немало существует упражнений, требующих больших издержек, польза и необходимость которых могут быть оспариваемы.
В силу индифферентности, или недостатка предусмотрительности и
знакомства истинными интересами государства у нас этот вопрос оставлялся в стороне.
По счастью усилия частных лиц посвятивших себя искусству, которое было когда-то гордостью Франции, поддержали нашу репутацию, но этого далеко не достаточно.

Частная инициатива чересчур непостоянна и не полна; дело государства
заботиться обо всем, что касается нашего благополучия, безопасности,
репутации; на него падает обязанность действовать.
И оно легко может это сделать. Понадобятся небольшие денежные жертвы, чтобы осуществить идею учреждения Национальной Школы Верховой езды. Она привлекла бы к себе людей преданных этому делу, любящих его, что обеспечивало бы успех.
Опыт иппических конкурсов, не смотря на оговорки сделанные мною, тому служат гарантией.
По счастью во Франции любовь к верховой езде еще не угасла, но
необходимо, чтобы ею занялись более серьезно и практично.
Если согласятся с моим мнением, что конкурсы, столь пышно обставленные, не смотря на их картинность, все же имеют положительный результат и
содействуют интересам и славе нации, то придут к выводу, что при иной
постановке, если бы было обращено внимание и на всадника и на лошадь, конкурсы заслуживают, чтобы обратить на них внимание и придать им
известную солидность.
Этого мало, что они представляют из себя великолепный и блестящий
спортивный праздник, нужно чтобы они были поучительны; к тому, что есть нужно прибавить то, что должно быть.
Государство тем более должно идти, на встречу проекту, что он даст
возможность иметь столь необходимые кадры резерва и запаса, почему мы, и желаем скорейшего осуществления его.
Теперь рассмотрим этот вопрос подробнее, исследовав сначала затруднения, которые он встречает.
Чтобы эти академии или манежи, которые я надеюсь увидеть основанными в Париже и в других населенных центрах, а также и конкурсы, устраиваемые государством, могли бы привлекать к себе публику, необходимо чтобы плата за вход была доступна.
Разумеется, это очень трудная задача и ничего нет удивительного, что мы видим людей очень сведущих, которые останавливаются перед издержками, связанными с приисканием помещения, содержанием служащих, с покупкой лошадей, принадлежностей, фуража, с ковкой и пр.
Наиболее желательно было бы, чтобы государство не брало на себя
устройства такого учреждения, но только основало бы общество по образцу существующего в Брюсселе. Наверно нашлось бы достаточное число учредителей, членов и посетителей.
В настоящее же время все отдается циклизму и автомобилизму, они в моде, и даже можно видеть военного министра, педалирующего с офицером
генерального штаба по аллеям Булонского леса.
Велосипед и другие машины для передвижения обогащают своих
фабрикантов и порождают новый спорт, которому я воздержусь дать оценку.
Что же касается до верховой езды, то она в забросе, тогда как также легко устроить привлекательные конские состязания, как и велосипедные гонки.
Мы не перестанем повторять, что теперь требуют непременно спокойную лошадь, когда собираются сделать прогулку по аллеям; и, возвращаясь домой, чувствуют себя удовлетворенными, что показались перед публикой, которая только смеялась над этими современными центаврами, сидящими на лошадях, которые их везли.

И эти же спокойные люди пугаются смертельно, когда их лошадь делает
легкий прыжок, испугавшись чего-либо неожиданного.
Мы настаиваем на том, что нужно всеми средствами возбудить любовь к ло-шади и к спортивным праздникам, в особенности учреждением национальной академии.
Цель верховой езды - охота и война.
Необходимо уметь хорошо ездить, знать, до некоторой степени, обязанности конюха и, наконец, сидеть на чистокровных, чтобы научиться хорошим аллюрам.
Но для всего выискивают препятствия.
Говорят, что в некоторых манежах ученики скучают. Но это дело директора найти способных и интеллигентных берейторов, которые сумели бы заинтересовать начинающих вместо того, чтобы вселять в них отвращение. Весь вопрос в этом.
Верховая езда это искусство из наиболее трудных.
Времени и подходящего физического строения вовсе недостаточно чтобы, я не скажу ездить на лошади, но хотя бы держаться на ней; существуют еще факторы, о которых очень мало заботятся.
Разве мыслимо назвать наездниками, например, молодых людей 27—28 лет, посещающих школу Saint-Maixent и берущих два урока в неделю, каждый по часу, в продолжение девяти месяцев, когда воспитанники Сен-Сирской школы, пехотинцы, которые раньше садились на лошадь и берут в продолжение двух лет, вернее восемнадцати месяцев, три урока в неделю, сознаются, что они еле способны держать поводья, что они не умеют выезженную полковую лошадь заставить идти галопом с надлежащей ноги.
Многие гарнизоны состоять исключительно из пехотных войск. Что же
происходить от этого?
То, что офицеры до капитанского чина не садятся на лошадь по крайней
мере лет десять.
Верховая езда требует ежедневного упражнения, если хотят достигнуть
положительного результата.
Этому может помочь только учреждение академии верховой езды,
отнесенной к департаменту земледелия; если я настаиваю на этом предмет, то это происходит от сознания, что мои идеи разделяются армией и многими лицами, сочувствующими моим пожеланиям.
Ведь копируем мы с англичан их спортивные нравы, почему же не
подражаем им, следуя их примеру, покровительствуя профессорам верховой езды, которые по ту сторону пролива пользуются очень большим уважением.
Верховая езда требует усовершенствования, и очень немного надо, чтобы внести в это дело прогресс, который изгонит всякую рутину и введет методическое обучение, способное подготовить молодежь к суровому военному ремеслу и даст возможность офицерам резерва и запаса продолжать упражнения в езде.
Курс, который будет проходиться в академии, будет заключаться в обучении посадке всадника, сохранению положения на лошади и управления ей на трех аллюрах, включая сюда и перемену ног на галоп, что необходимо для уверенности всадника и легкости движений: лошадь должна галопировать с правой ноги, чтобы сделать поворот направо и наоборот.
Работа на полном карьере начнется, как только это будет возможно, т. е. когда ученики приобретут в манеже правильную посадку и достаточное знакомство с употреблением средств управления при ведении лошади тремя аллюрами.

С этих пор уроки на карьере и в манеже будут чередоваться между собой; впоследствии мало помалу число первых будет увеличиваться и, наконец,
ученики будут упражняться только на свободе, но не в манеже, будут брать препятствия на лошадях все более строгих и энергичных; в заключении они изучат выездку лошади.
Каждый год ко времени иппических конкурсов ученики, наиболее
преуспевшие, будут допускаемы к участию в них, по назначению главного руководителя, на подготовленных к тому лошадях.
Это будет поощрять их рвение во время прохождения курса, и служить
хорошим примером для публики.
Призы и почетные отзывы будут присуждаемы комиссией конкурса.
Понятно, что подобными средствами можно возбудить и распространить
любовь к верховой езде.
Так как всякое серьезное изучение должно быть основано на методе ясной, точной и однообразной, исследованной со всех сторон, то министр земледелия совместно с военным министром назначать собрание из двенадцати человек штатских и военных, известных за людей компетентных в этом деле, и поручать им по совещании, большинством голосов, составить кодекс верховой езды, в котором каждый принцип будет редактировать в форме урока; таким образом, будет введено однообразие в изучение.
Выгода этого будет весьма значительна: каждый наездник a priore будет в состоянии ездить на каждой лошади, выезженной согласно установленным
принципом; теперь обыкновенно приходится изучать лошадь прежде, чем ею пользоваться; тогда же и конь и всадник будут говорить на одном языке и легко поймут друг друга.
Возразят, быть может, что установить однообразную методу трудно, даже невозможно, что в этом деле каждый считает себя правым, держится своих идей и мало расположен, идти на уступки; но это ведь ничто иное, как признак посредственности: люди, действительно выдающиеся, обыкновенно скромны, охотно прислушиваются к чужому мнению, они знают, каких трудов, какой работы стоил приобретенный ими опыт и в силу этого более расположены к уступкам.
К тому же позволительно верить, что патриотическая жилка еще достаточно жива, чтобы люди, призванные оказать громадную услугу искусству верховой езды, поступились своим самолюбием и обсуждали бы спокойно каждую вещь, предварительно хорошо все взвесив.
В таком важном деле, как мы его понимаем, необходим хороший выбор
обучающих; чтобы они имели большее значение, нужно им придать постоянный отпечаток.
Главного шталмейстера (l’ee uyer en chef) мог бы назначать сам министр,
шталмейстеры и их помощники набирались бы административным составом по предложению главного шталмейстера и утверждались бы в должности
министром.
Мы думаем, что познания по анатомии и физиологии необходимо требовать от человека, имеющего дело с лошадью.
Как мастеровой знает инструмент, которым работает, собирает его, и чинит, также разве не полезно человеку знать организм животного, с которым он имеет дело ежедневно, от которого требует длинных и трудных пробегов, крайних усилий?

Разве не полезно знание количества и рода работы, которую можно
требовать от животного без ущерба для него; средств, которыми
поддерживаются и восстанавливаются его силы; знание анатомии ноги, этого важнейшего органа, от качества которого зависит, главным образом, ценность лошади; правил ковки и многочисленных последствий небрежной ковки; умение отличать пороки, обесценивающие лошадь.
Только анатомия и физиология освещают все эти вопросы; следовательно, очень важно, чтобы все ученики знали иппологию.
Человек, которому придется иметь дело с лошадью, должен также уметь управлять и запряженной лошадью. Чтобы быть хорошим кучером, необходима также предварительная подготовка. Нужно познакомиться с правилами управления одиночкой, порой, четверкой, тандемом. Кроме того, нужно уметь седлать, взнуздывать, запрягать лошадь, хотя бы для того, чтобы иметь возможность заметить неправильность в этих операциях и указать, как их поправить.
К сожалению теперь все хотят достигнуть цели, не идя к ней.
Топчутся на месте в продолжение каких-нибудь тридцати уроков и думают, что в искусстве верховой езды они достигли высоты Д’Абзака и др.
Это искусство достигается путем долгого и трудного изучения и более, чем какое-либо другое, требует врожденных способностей, не говоря уже о
подходящем сложении. Чтобы приобрести посадку, легкость руки, такт,
способность чувствовать лошадь, одним словом, чтобы вести лошадь, а не быть ею везомым, необходима постоянная практика, нужно работать на ипподроме, брать препятствия, чтобы сделаться сносным наездником.
Если анналы истории нам повествуют, что во все времена верховая езда
была почетна во Франции, то мы вынуждены признать, что никогда она не была в таком упадке, как теперь.
Я осмелюсь сказать своим современникам не то, что они дурно ездят, но, что они совсем не умеют ездить. Это происходит оттого, что на верховую езду смотрят как на легкое развлечение, скорее показываясь на красивой и дурной лошади, кое-как сидя на ней, в известных местах и в известные часы, назначенные модой, нежели, ловко управляя строптивым животным,
наружность которого не привлекает внимания. Прежде всего, нужна картинка.
Между красивой головой, гармонично приставленной к длинной, гордой
шее, и округлым крупом, от которого отделяется весьма элегантно, но крайне неловко, хвост, сидит человек в принужденной спокойной позе. Он может быть удовлетворен, проходящие скажут или подумают: «Красивая лошадь! Она должна стоить очень дорого», следовательно, он богат. Все в этом!
Таково настоящее искусство верховой езды.
Никогда так много не ездили верхом, как в наши дни и никогда, быть может, не ездили так скверно.
Это – факт, не безразличный в эпоху, когда все призываются к службе в
армии. Наша кавалерия набирается из молодых людей, три четверти которых совершенно не знают, что такое лошадь, а оставшаяся четверть слегка догадываются об этом.
Всякому известна важная роль, которую играет кавалерия в современной
войне. Воспоминание о прусских уланах должно служить постоянным уроком нам.
Из такого положения вещей вытекает, что, строго говоря, во Франции не существует верховой езды.
Каждый ездит на лошади, следуя своему вдохновению; всех ездящих верхом в Париже можно разделить на две категории, резко различные: несколько блестящих личностей, особенно преданных этой отрасли спорта по врожденной склонности, догадавшиеся о том, что они не изучали, и полнейшие ничтожества; средних между ними нет.
Первые были бы еще лучше, если бы получили, хотя первоначальное
воспитание; другие с трудом могут проехать тихо на спокойной лошади.

Ссылаются на пример Англии, чтобы оправдать такое положение вещей, но пример выбран неудачно.
Во-первых, у англичан есть врожденная любовь к лошади, что совершенно отсутствует у французов; я укажу, как на доказательство этого, на
существование многих лошадиных пород в их стране, обладающих
специальными качествами в зависимости от их назначения, тогда как мы в деле разведения самостоятельной породы все боремся со встречающимися
затруднениями и не можем победить их более половины столетия.
Затем, в Англии люди, с детства, привыкшие к лошади, имеют большую
практику, так как это упражнение считается столь же важным, как и всякое другое изучение.
Охота на лисицу – великая школа, потому что волей-неволей нужно или
сидеть хорошо в седле, или отказаться от нее.
Там не ограничиваются кабинетной теорией, но делом доказывают, чего
стоят лошадь и всадник; каждого судят по заслугам, по его делам.
При подобном специальном устройстве и таких нравах можно обойтись без школ верховой езды; это понятно.
Совсем не то у нас, особенно с тех пор, как верховая езда, не будучи
привилегией небольшого кружка людей, сделалась, в некотором роде, общим достоянием.
Верховая езда, как почти все на свете, подчинена известным законам, от
которых нельзя уклоняться без опасения сделаться вредным или смешным. Посадка человека и баланс лошади являются результатом изучения, без чего нельзя достигнуть согласования того и другого.
Постоянная, ежедневная практика, совместно с естественным чутьем, могут иногда дать то, что гораздо скорее достигается при помощи профессора.
Из всего этого вытекает, что быть наездником вовсе не есть естественное свойство человека, но для этого необходимо обучение, также как и для
обращения с оружием, для танцев, музыки и рисования.
Можно иметь способность специально к верховой езде, также как и к другим вещам, но если она не подчиняется правилам и не развита обучением, она всегда недостаточна или неполна, и только обучение может исправить это.
Спросите как-нибудь у людей вполне компетентных, они вам скажут, что искусство находится в упадке. И этому нечего удивляться, так как ничего не делается, чтобы поддержать его.
Франция во все эпохи считала себя обязанною покровительствовать
искусствам; верховая езда когда-то поощрялась более, чем что-либо другое.
Изучение верховой езды связано с издержками, от которых свободно
обучение другим искусствам, и страна сознавала, что, распространяя это знание, она придает силу кавалерии и сбыт коннозаводчикам.
Теперь всякая промышленность, всякое искусство, самое ничтожное,
находят широкую поддержку правительства; только верховая езда
предоставлена заботам частных лиц, которым она может доставить только разорение.
Не мудрено, что она приходит все более в упадок, не смотря на рвение
отдельных лиц сохранить добрые традиции, и вскоре о ней останутся лишь смутные воспоминания.
Девять десятых тех всадников, которых вы встречаете в Булонском лесу, не имеют никакого понятия о правилах верховой езды; они держатся как-нибудь на седлах, едут не всегда туда, куда хотят и аллюром, каким придется.
Это также похоже на езду, как малевание на живопись, таперство на музыку, игра слов на остроумие.
И это забвение, и игнорирование всех традиций и принципов оправдывается довольно легко обычной рубрикой «Верховая езда на воле, на свободе. На английский манер и т.д.»

О! Никто не спорит против этой «свободы». Те джентльмены, которые
прогуливаются по авеню Булонского леса, находят аллеи не достаточно
широкими, так как их нельзя перейти без риска столкнуться с кем-нибудь. Вместе с тем эта ссылка на подражание англичанам, наверно, не польстит
нашим соседям. То, что существует у нас вместо верховой езды, не имеет названия ни на одном языке, да и не существует ни в одной стране.
Когда-то французские наездники были первыми в свете, потому что тогда сознавали всю важность основательного обучения для приобретения этого
искусства и поддержания его.
Это доброе время миновало, и его традиции вскоре забудутся совсем.
Уверенная посадка в соединении с элегантной правильностью аллюра,
правильное положение всадника и, самое важное, - «ощущение лошади», что составляет резюме всех инстинктивных и приобретенных качеств всадника, вот чего теперь не хватает и что вскоре совсем исчезнет, если о сохранении их не позаботится.
Можно ли сказать, что теперь нет таких профессоров, какие были раньше? Нет, у нас еще есть наездники, репутация коих признана всеми.
Но их чересчур ограниченное количество.
Есть зло, которое следует устранить. Жюль Пеллье, известный специалист, выступавший против индифферентности нашей молодежи, так объясняет в сочинении «Образец верховой езды» причины, породившие упадок искусства и его изучения:
«Пока директоры манежей содействуют распространению своих принципов, их школа еще может образовать настоящего наездника; но с тех пор, как они для удовлетворения публики начнут уступать ее желаниям, сейчас же исчезнет различие между профессором и любым предпринимателем, осмелившимся назваться учителем верховой езды; и молодые люди предпочитают уроки, которые их забавляют, урокам, приносящим им настоящие познания. Как только антрепренеры манежей, серьезно относившиеся к своему делу, не будучи в состоянии перенести убытки, причиненные отсутствием учеников, были вынуждены уступить требованиям моды, - упадок искусства совершился».
И зло все более растет. Много учреждений, где преподавали знаменитые
учителя, должны были закрыться потому, что ученики там скучали, как только их заставляли бросать стремена для приобретения посадки, уверенности и правильности положения туловища, этих основ изучения.
А вместе с тем это необходимо, потому что лошадь на ходу сохраняет
баланс, и колебания туловища всадника немедленно передаются лошади и вызывают соответственное движение.
Иногда ученику приходится упражняться в продолжение года и больше на французском седле без стремян, под строгим и неусыпным наблюдением. Ничто не проходит незамеченным; как только он принял положение, уклоняющееся от строго правильного, ему немедленно о том напоминают. Это единственное средство выучить ездить.
Каждый человек инстинктивно стремится, сидя на лошади, поднять колени и нагнуться вперед. Тогда как необходимо привыкнуть делать как раз обратное, не думая об этом.
Каждый всадник, который заботится о своей посадке и думает, как он сидит в седле, не может оказывать воздействия на лошадь. Все его старания направлены к тому, чтобы «не упасть». Он сжимает лошадь, опирается на повод, - человек более не существует! Это мячик в руках играющего.
В седле нужно сидеть как в кресле, совершенно покойно, но, сохраняя
способность свободно распоряжаться своими действиями, в особенности
движениями рук и ног.
Нужно уметь действовать теми и другими сообща и порознь, не имея
надобности думать об этом: это должно делаться по привычке, в некотором роде инстинктивно, механически.
Эту легкость, свободу движений, эту уверенность в себе может дать вам
только «езда в манеже без стремян», но езда долгая, до тех пор, пока вы не будете хозяином самого себя. И только после такого упражнения можно судить, способны ли вы сделаться наездником, без него же нельзя уметь ездить.

Иногда смелость, любовь и молодость дают возможность ездить так или иначе верхом, но когда лета дадут себя почувствовать, это сделается невозможным.
Рассматривая верховую езду с другой стороны, забывают, что она не только есть дело моды или забавы, но служит хорошим физическим упражнением, наиболее благородным, содействует правильному физическому развитию человека, уменьшает последствия передающихся по наследству туберкулеза и алкоголизма, противодействует неправильному развитию детей в больших городах, вырождению расы, так как она заставляет работать весь организм.
Преимущество ее перед другими упражнениями то, что она никогда не может быть чересчур утомительной, ибо работу можно по желанию регулировать.
«Верховая езда оказывает на органы чрезвычайно полезное действие,
говорит М.Леви в трактате о гигиене, во-первых: в силу обратного действия оказываемого ими, во вторых, по причине прямых впечатлений, которые они получают».
Робкие движения новичка в манеже, изучение беспокойных движений
лошади, род борьбы, которая устанавливается между всадником и лошадью, соревнование, впечатление быстрых и разнообразных движений, известное удовлетворение от возможности проходить большие пространства и с большой скоростью, - вот те ощущения, кои незнакомы пешеходу, для которого, как говорит Вольтер, прогулка есть одно из неприятных удовольствий.
Кроме того, верховая езда разве не есть лучшее средство против всех
недугов, которыми одержимы люди, занятые кабинетной работой, бюрократы, против переутомления молодых людей, принужденных нести чрезмерную работу, против болезненности учащихся, против упадка физического развития рас?
Men sana in corpore sana, таков был девиз школы в Салерно в XV столетии, где физическим упражнениям отдавалось столько же внимания, сколько и
духовным, чем давалась солидная подготовка для жизненной борьбы.
Изо всех физических упражнений верховая езда всегда останется
упражнением par excellence, как наиболее развивающее ловкость в ученике.
Она способствует правильному обращению крови, дыханию, заставляя
работать все наши члены, все мускулы в совокупности, вырабатывает точность в движениях.
Когда-то она пользовалась общей любовью и развивалась с успехом в двух манежах: при королевском дворе и в военной школе; теперь же за исключением школы Сомюра нельзя назвать ни одной, где бы серьезно к ней относились.
Почему же мы не обзаведемся академиями или манежами, единственными
учреждениями, которые в состоянии возбудить любовь к лошади?

Глава 3.
Верховая езда в старину.

Я знаю, что во все времена хорошие наездники были редки, но должен
сказать, тем не менее, что мы насчитываем нескольких, имена которых с
гордостью упоминаются в анналах наших манежей.
Со времени Гризоне, слава которого выше его заслуги, до Боше, минуя
Плювинель, ля Гериньер, де Люберсак, де Нейлли, де Нестье, д’Овернь, де Буа д’Ефр, д’Абзак и д’Ор, искусство верховой езды все время прогрессировало.
При посредстве этих учителей выработалась Версальская школа верховой езды, при которой искусство достигло своего наибольшего развития.
Авторитет Версальской школы был признан всей Европой; о ней знали те,
кто никогда ее не видел, приезжали и добивались разрешения воспринять науку из наиболее чистого источника. Это была более, нежели школа верховой езды. Она имела характер национального учреждения, призванного поддерживать наше превосходство в специальности, которая в эту эпоху имела большое значение.
Деятелями в этой школе являлись бывшие офицеры Республики. Бонапарт, на все обращавший внимание, придал ей новый блеск. Бурбоны, по их
возвращении во Францию, позаботились поставить во главе ее таких достойных людей, как д’Абзак, де-Горзак и Шаррет де Буафуко.
Версальская школа, по-моему, не имела, собственно говоря, самостоятельной методы, но она следовала лучшим методам, выработанным ранее.
Ее превосходство заключалось в том, что хорошего результата обучения она достигла подходящими средствами и постепенными упражнениями, сначала давая ученику правильное и непринужденное положение на лошади, и только впоследствии позволяя ему пользоваться средствами управления, не производя сильных движений. Более того, трудности при обучении все возрастали, если только это не вредило посадке.
Что касается до воспитания лошадей, характерной чертой школы была
замечательная последовательность в работе; принципом было – идти от
простого к сложному, призывать на помощь интеллект лошади и
останавливаться подолгу на трудных упражнениях.
Ученики Версальской школы владели посадкой и своими действиями, не
противопоставляя бесполезно руки ногам, как это можно увидеть в любое время у называющих себя наездниками, когда они с трудом добиваются от лошади искусственного аллюра, который всегда чувствуется по сопротивлению, оказываемому лошадью.
Безусловно признано, что l’homme de cheval Франсуа Робишон де ля
Гериньер есть основатель французской школы.
Он оставил исследование, которое нельзя назвать методическим, но, тем не менее, очень научное и практическое, хотя оно не имеет достаточно
рационального основания.

Мы обязаны де ля Гериньеру главным образом тем, что он научил посадке более правильной и свободной, что всегда будет делать честь Франции.
Де ля Гериньер родился в Нормандии, в окрестностях Кана; в марте 1715
года он прибыл в Париж; в 1719 году он открыл манеж, на углу улиц де
Вожирар и де Турнон; но, принужденный разойтись со своим компаньоном
Кольмениль, в 1724 году он принял в заведывание манеж Тюльери, который он преобразовал с согласия короля и по желанию принца Карла Лотарингского, бывшего главным шталмейстером Франции (grand ecuyer de France), в настоящую кавалерийскую школу.
Превосходный практик, он усовершенствовал преподавание и учил своих
многочисленных учеников всему, что необходимо на войне, анатомии лошади и заботам о ней и, при помощи хирурга, показывал операции на случай необходимости их произвести.
Будучи сам учеником де Вандейля, фамилия которого заведовала более
столетия королевской Академией в Канне, ля Гериньер понимал необходимость писаного руководства и написал пособие, где изложил свои познания ясным, правильным, изящным слогом.
Эта книга – замечательное сочинение, все части его тесно связаны; она
полна истин, которых время не могло поколебать. Эту книгу и в наши дни можно рекомендовать с большим успехом. Главы, трактующие о верховой езде и выездке, ничуть не уступают и даже превосходят современные сочинения по этому вопросу, и знаменитое «плечом в манеж» (epaule en denans), плохо понимаемое в наши дни, очень хорошо.
Упрощая приемы выездки, он учил всадника держаться в седле равновесием, при правильном положении туловища.
Он предписывал подавать сидение вперед, чтобы теснее обнимать лошадь, пятки должны быть несколько вывернуты, нога свободна, но устойчива.
До де ля Гериньера не существовало основательной системы обучения
лошади, пируэтам и полу пируэтам ( pirouettes et demi-pirouettes); что так
употребительно теперь в каруселях.
Система, которой он держался, пользуется приемами высшей школы
верховой езды: «работа на четырехугольнике де ля Гериньер».
Эта работа заключается в езде двумя следами по четырехугольнику в
четыре, шесть метров, смотря по росту лошади. Лошадь заставляют делать в каждом углу четырехугольника четверть пируэта прямого или обратного, в зависимости от того, как шла лошадь, относя зад в манеж или к барьеру.
Повторяют эту же работу на короткой рыси и уменьшают постепенно
стороны четырехугольника до тех пор, пока лошадь не будет вынуждена пассажировать на длине своего туловища или — поворачиваться на одной ноге рысью (pirouetter).
Пассажировать лошадь на длине ее туловища есть квинтэссенция работы на рыси прежней школы: при этом трудном упражнении лошадь переступает
передними ногами в одну сторону, а задними в другую.
Затем переходят к следующему упражнению на четырехугольнике, но уже на галопе в два темпа (terre a terre), более ритмичном, нежели обыкновенный галоп; при этом галопе лошадь одновременно ставить на землю сначала обе передние ноги, затем обе задние, это, собственно говоря, ряд маленьких прыжков, очень низких, над самой землей, причем лошадь идет несколько боком.
От галопа в два темпа один шаг до езды полу курбетами (mezair ou demi air), что составляет также последовательные прыжки, при которых передние конечности поднимаются выше, чем на галопе, но для прыжков более низких, настильных, более длинных, нежели при курбете.

Понятно, что лошадь, обученная полу курбетам вдоль барьера в углах
манежа не замедлить сделать четверть пируэта.
Спокойствие и чистота движений достигается постепенно и стороны
четырехугольника постепенно уменьшаются до тех пор, пока не будет
достигнут полный пируэт на переду или на заду лошади.
Курбеты, двойные вольты, прыжки, галоп в два темпа и все подобные
движения, которых можно достигнуть, только вполне владея лошадью, которые требуют постоянного воздействия на лошадь, продолжительного действия шпор, употреблялись де ля Гериньером только в виде исключения.
Ля Гериньер, прекрасно понимая, что лошадь не может быть выезжена, не будучи в распоряжении руг и ног всадника, что может быть достигнуто только гибкостью шеи, отчетливым знакомством с шенкелем и со шпорами,
употреблял именно эти средства, чтобы заставить лошадь повиноваться. Его любимым упражнением, после того как лошадь работалось на корде,
приучалась к человеку, и когда ее воспитание настолько подвинулось вперед, что ее можно ездить на мундштуке, было «плечом в манеж».
«Этот урок, говорил он, настолько полезен, что я смотрю на него, как на
первый и последний из всех тех, которые даются лошади, чтобы выработать полную гибкость и развязность всех ее членов. Это настолько действительно, что если лошадь, выезженная таким манером, будет испорчена в школе или каким-либо невеждой и ее заставят несколько дней проделать этот урок, она делается такой же поворотливой и легкой, какой была раньше. Это упражнение развивает плечи; мало помалу лошадь передаст центр тяжести на задние ноги, и будет избегать шпор».
Все упражнения ля Гериньера проделывал, чтобы развить передние и
задние ноги лошади; только он требовал от лошади меньше, так как хотел меньшего достигнуть.
Он советует еще разнообразить сгиб шеи в зависимости от сложения
лошади.
«Сгиб, который дается управлением, придает лошади хорошую постановку; но его объясняют различно искусные учителя. Одни хотят, чтобы лошадь была просто изогнута, при чем шея полу повернута таким образом, чтобы лошадь смотрела внутрь вольта лишь одним глазом, другие требуют, чтобы шея была изогнута полукругом, чтобы внутрь вольта смотрели оба глаза.
И то, и другое имеют свои основания, но я думаю, что меньший сгиб, не так затрудняет лошадь и она легче подается вперед, нежели при втором положении, при котором вдобавок некоторые лошади совсем опускают морду, так что касаются концом ее груди».
Де ля Гериньер совершенно прав: кавалерист должен знать, куда направит обучение, которое должно разнообразиться сообразно с натурой лошади, ее силами, ее назначением.

Если чрезмерный сгиб, о котором говорил ля Гериньер, могущий заставить
иных лошадей очень низко опускать голову, можно требовать с пользой от
имеющих тугую шею и несущих ее высоко, чего же достигнут если его будут требовать и от лошади склонной опускать голову?
Неизбежные уклонения от общих принципов могут быть оценены людьми,
имеющими дело с лошадью; думать, что по неизменному рецепту можно
выездить первую попавшуюся лошадь, было бы большим заблуждением.
Вообще де ля Гериньер значительно подвинул вперед искусство верховой
езды; формирование большого числа кавалерийских частей привело его к
мысли, что необходимо иметь курс езды менее научный. Он следовал системам де ля Бру, Ньюкэсля и Плювенеля, но усовершенствовав их.
Рекомендуя работу, которая развивала бы зад и перед лошади, он сохранял у нее крайнюю мягкость рта и не считал выезженною лошадью ту, которая
слушается ног и шпорь, но желал управлять лошадью простыми движениями
поводьев.
Одним словом он старался направить инстинктивные силы лошади к
исполнению требуемого; его теории, — теории практика, умелого наблюдателя, продолжавшего работу предшественников.
Принципы, которыми он учил, были разумны и естественны и с полной
справедливостью де ля Гериньера называют «отцом настоящей верховой езды».
Он умер в Париже 2 Июля 1751 года.

Глава 4.
Версальская школа.

После ля Гериньера оставалось только поручить комитету шталмейстеров заботы о сохранении методы, об удалении всего излишнего и прибавлении с
большой осторожностью новшеств, часто бесполезных, которые могли бы быть предложены.
К несчастью, об этом мало заботились; каждый толковал по своему
наставления учителя; появились, так называемые, новые системы, увеличились трудности через различные переделки, делались без конца добавления.
Претендовали на то, что их системы опирались на научные данные, тогда как они ими совсем не владели или владели очень несовершенно; вдобавок, их теории не могли быть точно введены в практику верховой езды; и так, под знаменем прогресса, школа все более и более сбивалась с истинного пути.
До революции Версальская академия считалась всеми лучшей в свете. С
начала царствования Людовика XIV все короли, и принцы Франции обучались в ней, она хранила заповеди ля Гериньера и она же внесла в них поздние изменения, вызванные появлением иных лошадей и быстрых аллюров. Этим мы обязаны Франсуа де Гарзо, Дюи Казо де Нестье, Брюне де Нейлли, маркизу де ля Бинь и другим замечательным шталмейстерам, которые управляли этим манежем.
Виконт д’Абзак, который стоял во главе Версальской академии, понимал
лучше других принципы де ля Гериньера, освободил их от всего лишнего и бесполезного, сто осталось еще со времени Плювинеля и чему де ля Гериньер, хотя с некоторыми изменениями, но все же следовал.
Д’Абзак желал езду поставить более широко; он предчувствовал тот
переворот, который должен был совершиться в этом искусстве.
Ввоз во Францию английских лошадей, которые поступали под седло
участникам королевских охот, скачки, увеличение кавалерии понемногу
вселяли сознание, что следует подготавливать лошадь к более свободным аллюрам.
Деятельность берейторов не заключалась в том, чтобы учить лошадь
парадировать и утомлять ее всевозможными бесполезными упражнениями, но была направлена на сохранение ее сил, на выработку правильного аллюра.
Упражнения имели целью дать лошади эластичность и свободу движений; ее обучали лишь для того, чтобы сделать ее податливой и покорной воли всадника.
Кроме двух братьев д’Абзак в этом же направлении работали и военные
берейтора, как Боган, д'Овернь, Моттэв де ля Бальм, Мельфор. Они, быть может, еще более ощущали необходимость изменений: их делом было обучение нашей кавалерии.
Отличительными чертами верховой езды, практиковавшейся в Версальской школе в эту эпоху, были замечательная тонкость управления, особенный такт и чувствительность. Всякое насилие было, безусловно, изгнано.
Наездник и лошадь, казалось, двигались в полном согласии, и никакое
заметное движение не выдавало секрета его постороннему зрителю.

В это время смеялись над грубой манерой, при которой шпоры не покидали боков лошади, при которой всадник двигался всем туловищем, и тем заставлял лошадь произвести сильную и порывистую работу, или одно из тех странных и неестественных движений, которые приличествуют более ученым собакам и, во всяком случае, рассматриваются с механической стороны, нисколько не помогают верховой езде; с точки зрения искусства это – ересь.
Положение всадника было свободно, элегантно и правильно вместе с тем, безо всякого принуждения или распущенности. Лошадь подвигалась
естественно, свободно, легко, «грызя удила» (goutant son mors). Работа была утонченная, грациозная, очень приятная на вид. Непринужденная посадка, еле уловимое сжимание ног, незаметное движение пальцев руки давали всаднику полную возможность управлять лошадью.
Животное как бы повиновалось собственному побуждению, а не указанием кого-либо.
Оно подчинялось беспрекословно этой «железной руке, одетой в бархотную перчатку» и охотно, живо исполняло требуемое, «прочно на заду и легко на кареду», как тогда выражались.
Верховая езда есть именно удовольствие, моральное и физическое, как это ни странно покажется многим. Чтобы его чувствовать необходимо, разумеется, обладать способностями к езде и страстью к лошади.
При наличии того и другого езда представляет из себя неистощимый
источник изучения и удовольствия, более того, - наслаждения.
В манеже при искусных движениях лошади, при отчетливых прыжках,
наиболее трудных, или под открытым небом на чистокровной лошади мчась по полю со страшной быстротой, всюду есть своя поэзия, очарование, наслаждение!
Заботы, беспокойство, скуку, дурные воспоминания вы оставляете сзади
себя, несясь как бы на крыльях ветра в мир грез, где желанное счастье!
Это величайшее наслаждение из дарованных нам Богом: никакое другое не приносить меньше разочарований, ни одно нельзя так легко возобновить.
Возвращаясь к Версальской школе, мы заметим, что лошади, выезженные
замечательно тонко, были послушным инструментом в руках игрока. Если
игрок попадался неумелый, — животное волновалось, сбивалось с толку,
сопротивлялось грубому управлению и кончало тем, что перебрасывало
неосторожного через голову, как бы говоря ему: «Поди, поучись сначала!» Кто же виноват? Несомненно, человек.
К несчастью революция причинила большой вред всем искусствам, и более других потерпела верховая езда.
Версаль, поддерживаемый королевскими щедротами, прекратил свое
существование с королем. Другие школы также закрылись, и наши
шталмейстеры или покинули Францию, или пали в сражениях.
Конвент скоро заметил, как вредно отразилось отсутствие школы на
обучении верховой езде. Он пожелал восстановить учреждение, которое считал необходимым, но не успел привести в исполнение свое намерение.
По счастью, Директория продолжила его усилия, и школа была создана.
Версаль снова сделался военной школой езды.
Но это не был уже академический манеж прошлых лет, призванный
сохранять добрые традиции и способствовать прогрессу. Рациональная,
логическая, утонченная, артистическая езда исчезла; он подготовлял, притом крайне поспешно, инструкторов в полки.

Только при реставрации Версаль вернулся к прежним традициям, и оба
д'Абзак приняли заведывание манежем короля.
Но это было не то. С появлением кавалерийской школы езды молодые люди покинули Версаль, где обращалось большое
Внимание на правильность посадки. Это было основанием обучения и это
весьма понятно. Такого рода езду более не желали: копировали все, что было военное. Офицеры приобрели привычку вести лошадей на слабом поводу, и все молодые люди считали bon ton-ом выставлять чрезмерно вперед ноги и распускать лошадь.
Когда все поступают дурно, то самоуважение подсказывает подражать этому из боязни быть смешным, делая хорошее.
В это время подражали всему английскому, но англичанам на их седле легко было принять эту странную посадку, крайне неудобную и противоречащую всем принципам; у нас этой езды, мало похожей на английскую, держались во все время реставрации.
Понятно, как непривлекателен для молодых людей был Версаль, где они
должны были бы подвергнуться долгому и трудному обучению.
Большой ошибкой было то, что, затративши много на организацию школы, не пригласили на службу иностранных подданных, которые, получив
воспитание в школе, применили бы его на практике. Это дало бы спасительный толчок науке верховой езды, которой способствовал бы королевский манеж; первые шесть лет он, несмотря на количество лошадей, достаточное для подготовки более ста человек, имел своими учениками только служащих при придворной конюшне, подготавливая из них пикеров, нескольких молодых людей среднего класса и очень незначительное число привилегированных учеников; учившихся для себя, но не с целью передать свои знания другим.
И все-таки Версальская школа была лучшая из школ.
Никто не мог так воспитать лошадь, как это достигалось в школе, терпением и временем, тогда как в смысле управления лошадью в Европе было несколько человек обладавших этим драгоценным талантом.
Версальская школа могла бы принести большую пользу, не будь она
основана в эпоху индеферентизма.
Ее реформа произошла в 1830 году; те немногие, которые оставались,
покинули ее и добрые, святые традиции были утеряны.
Искусство было изгнано еще Наполеоном - когда он подписал 8 марта 1809 г. декрет о создании в С. Жермене кавалерийской школы, долженствовавшей заменить Версальскую академию.
После Версальской школы появилась верховая езда другого рода, полная жизни и энергии, мало научная, но соответствовавшая вкусам времени.
Турнир и карусели, где лошади парадировали укороченными аллюрами,
уступили место скачкам, охоте, словом тому, что принято понимать под «ездой на свободе». (L'equitation large).
Этой езде, полной естественности и смелости, мы обязаны настоящей
верховой ездой.
Если бы она справлялась с принципами, то стояла бы выше всех других, как дающая возможность широко пользоваться лошадью.
Версальская школа, благодаря утонченной науке, точно соответствовала вкусам и артистическим чувствам общества до революционного времени,
общества, служившего моделью всей Европе.
Но последующие события так все изменили, что это прошло, как проходит все на свете.

Научная верховая езда, существовавшая задолго до нас, не может заполнить пробела.
Хотя она и пережила общее крушение, но она была практикуема -
дилетантам и сильно отличается от наших привычек, наших взглядов на вещи.
И все-таки те, кто однажды вкусил этой научной езды, никогда не пожелают проехаться по аллеям Булонского леса на лошади, которая не выносить прикосновения шенкелей и сопротивляется действию поводьев. Понятно, что люди, ездившие только на таких лошадях не знают удовольствия, которое испытывает сидящий, на лошади спокойной, внимательной, аллюры которой легко урегулировать, отвечающей на малейшее движете повода.
Разумеется, неизбежные трудности в известного рода борьбе с лошадью
имеют свое удовольствие, особенно если им сопутствует чувство
удовлетворения при достижении желаемого от тупой лошади, но все же для этого нужно никогда не иметь дела с методической ездой.
Большой ошибкой было бы считать «высшую школу» совершенно
излишней.
Каждый прыжок, каждое искусственное движение есть во всяком случае
воспроизведение, кокетливо исполненное, но точное, тех положений или
аллюров, которые необходимы в обыкновенной практике.
Также ошибутся те, которые будут думать, что манеж исключает быстрые аллюры и что обучение в нем ничему не помогает в этом отношении. Большое заблуждение!
Для доказательства противного укажем на имена наиболее известных
джентельменов - райдеров нашей эпохи, которые не имеют себе равных: виконт де Воблан, капитан Аллуар, де ля Мот, виконт де Монтеко, Артур Талон, де Сент Жермен, граф д'Еври, Мэкензи Гривс, герцог де Граммон, граф де Коссет, маркиз де ля Бинь и др., все они начали свое обучение в манеже, что не помешало им принять участие в скачках с действительным превосходством над другими.

Глава 5.
Езда на свободе.

По странной случайности шталмейстером, олицетворяющим в глазах наших современников, последние принципы Версальской школы, считается тот, кто наиболее отдалился от них и менее других имел с ними общего.
Я говорю про графа д'Ор, последнего директора Версальской школы. Будучи великим наездником, он без сомнения оставит след в истории верховой езды; если он когда-нибудь злоупотреблял своим владычеством над лошадью, то он преследовал свои цели.
Воспитанный в традиционных принципах, граф д'Ор понимал что под
влиянием новых условий они должны быть изменены и в каком именно
направлении. Еще до падения Версаля он наметил себе цель, к которой надо было стремиться и стал подготавливаться к введению новых принципов, по его мнению, долженствующих служить основанием верховой езды на свободе (l'equitation de dehors), и приспособлять к ним обучение.
Д'Ор чувствовал что нужно согласовать прежние принципы с новейшими
требованиями и кроме того он хотел доказать что наездники времен Людовика XVIII и Карла Х, так блестяще представлявшие французскую школу, могли легко управлять любой лошадью и лучше тех, кто не знаком с наукой.
Главным образом он известен как практик высшей пробы, что именно и
позволило ему остаться во мнении других - учителем.
Он обладал всеми данными для той роли, которую он выбрал: блестящий
наездник, с особенно развитым тактом и тем чувством, которое вырабатывается практикой высшей езды, энергией и настойчивостью он добивался от лошадей того, чего не могли достигнуть даже искусные наездники.
Кто не слышал о фокусах графа д'Ора? Не видели разве его садящимся без всякой подготовки на чистокровных жеребцов, которые давно не ездились, и показывавшим на них штуки удивлявшие зрителей.
Даже такой выдающийся наездник не мог бы оставить заметного следа в
деле изучения этого искусства, если бы он был только актером, его слава умерла бы с ним, и следующее потомство забыло бы его весьма скоро.
Но д'Ор не из тех, кого ближайшее поколение предаст забвению, так как он сильно способствовал прогрессу теперь завершившемуся.
Не будучи методическим теоретиком, он предусмотрел лучше других
современные требования.
Д'Ор оставил после себя сочинение, имеющее отпечаток истинного чувства, полное вдохновения, которого всегда много у великих практиков.
Но ведь верховую езду нельзя постигнуть, не практикуясь много и под
хорошим наблюдением. При том трудности этого искусства таковы и мы так устроены, что если учитель не покажет сам примера, то ученик сочтет
упражнение за весьма трудное, даже неисполнимое.
Это особенно верно в верховой езде. Наконец разве не замечалось, что ученики лучше преуспевают у учителя наиболее ловкого в езде.
Отсюда громадное превосходство д'Ора.
Хорошая и долгая служба лошади зависит от того, как она началась.
Молодую лошадь никогда не следует торопить в работе, наоборот нужно иметь терпение, чтобы дать ей время развиться; "наконец нужно различать, что именно она может дать".

Что может быть справедливее этого? И сама простота изложения,
способствующая лучшему пониманию идей, гораздо ценнее quasi-научных изысканий некоторых теоретиков.
Далее, согласно с прежними учителями и с полным основанием он
рекомендует употребление корды и капцунга, но в особенности советует
хорошенько приучить к ним молодую лошадь и прежде чем пробовать на нее садиться, сделать ее тихой и доверчивой. Он говорит:
«Когда лошадь привыкнет к капцунгу, человек держащий корду будет
ласкать лошадь, чтобы внушить ей доверие; наездник осторожно к ней
приблизится, сядет на нее и слезет несколько раз и, наконец, пробудет
некоторое время в седле, если она перестанет бояться его движений»… Далее он прибавляет: «Работа на корде продолжается до тех пор, пока лошадь не будет совершенно доверчива и не привыкнет к управлению руками, тогда ее можно работать на свободе».
Он формулирует это мудрое предписание: «Когда животное будет на
свободе, его заставляют делать ту работу, к которой оно привыкло на корде.
На прежнем месте, производя привычную работу, оно обыкновенно
слушается, не оказывая сопротивления; наезднику будет легче познакомить его со средствами управления. Когда лошадь привыкнет к ним, можно выводить ее наружу, чтобы познакомить с видом различных предметов. Очень хорошо при этих прогулках брать в спутники старую лошадь, которая служила бы молодой проводником и приглашала бы (sic) ее проходить мимо предметов, которых она испугалась бы одна.
Прогуливаясь с проводником, она испытывает большую охоту идти вперед, и сама начинаете «опираться на руку», т. е. ляжет в повод, что необходимо для правильного, точного управления».
Д’Ор был еще молодым когда писал это. В последних строках уже
проглядывает основная идея графа или, вернее, reason d’être его обучения, которая мне кажется, и до сих пор не оценена по достоинству. Свой принцип он объясняет в другом месте оригинальным сравнением.
«Я не могу лучше объяснить положение лошади управляемой таким
образом, как только сравнением со слепым, которого ведет собака: когда веревка натянута, слепой, чувствуя своего проводника, идет за ним доверчиво, если натяжение слабо, проявляет неуверенность».
Это сравнение дает ключ к пониманию системы д'Ора и к тем применениям, который он хотел внести не в старинную школу, так как еще де ля Гериньер рекомендовал «твердую и легкую опору», но в изучение, которым преследовалось сделать лошадь гибкой и поворотливой, им я в виду работу на небольшом пространстве. Одним словом д’Ор хотел согласить заветы прежней школы с новыми требованиями, который он прекрасно понимал.
Еще задолго до падения Версаля д’Ор постиг заблуждения прежней
верховой езды и ее несоответствие современности. Теперь не признавалась необходимость работы в манеже укороченными аллюрами в ограниченном пространстве.
Следовали примеру англичан, требуя на свободе свободных аллюров; охота, скачки и т. п. - такова была новая верховая езда.
Желали только одного - идти прямо перед собой наиболее свободным
аллюром и, по желанию, идти, возможно, резвее.
Это было почти все, что спортсмены, любители требовали от своей лошади.
Д’Ор дал два принципа, значение которых, быть может преувеличено, но все же они в соединении с системой должны лечь в основу обыкновенной верховой езды.
Первый - что нужно в начале выездки достигать свободного побуждения
лошади; второй - положение головы и шеи лошади должно находиться в
зависимости от быстроты аллюра, таким образом «твердую и легкую опору», восхваленную прежними авторами, следует увеличивать при более сильном
аллюре.

Против последнего можно возразить. Если какая-нибудь лошадь долго
упражнялась в более или менее искусственных движениях аллюрами,
требующими легкости руки, и потому не имеющая привычки переносить
малейшего натяжения повода, то она будет сокращать мышцы крупа и шеи при всяком давлении повода и шенкелей, т.е. собираться.
Такая лошадь не может так легко идти быстрым аллюром и, никогда не бу- дет иметь достаточной энергии.
Все-таки д’Ор принадлежал к прежней школе и только в силу предвидения необходимых уступок времени он сумел остаться учителем.
Так, он указывал на необходимость «сбора» (rassembler) лошади для того, чтобы владеть ею вполне; но этот сбор он понимал по-старинному, совершенно не так как практиковал Боше.
В конце концов блестящий шталмейстер Версаля желал, чтобы лошадь была чутка, чтобы можно было говорить с нею на ее языке, и легко бы поднималась в любой аллюр, но так как он лучше других понимал, что всегда у всадника существует тенденция искать связи со ртом лошади при посредстве поводьев, то он и рекомендовал два средства для посыла лошади вперед и приучения ее опираться на удила.
Очевидно, однако, что по его мнению требуется лишь естественное
напряжение шеи, наиболее благоприятное для действия рук, будь то, как объясняет Боше от дурного баланса, когда голова несколько перевешивает, или от местного сокращения мышц в силу естественного противодействия.
Таким образом, напряжение шеи, дающее точку опоры, согласованное с
быстротой аллюра, вернее, с сокращением, вызванным движением, имеет два основания: оно поддерживает свободу аллюра и облегчает управление.
В этом случае для того, чтобы задержать или остановить лошадь нужно,
чтобы руки действовали несколько вверх, тогда как при свободе рта и шеи нужно только натянуть повод.
Но, чтобы в некотором роде предупредить лошадь о намерении всадника
необходимо действовать ногами, чтобы подобрать зад; об этом не надо
забывать.
Есть две главных причины желать, чтобы наездник, прежде всего,
позаботился бы о выработке у лошади свободного побуждения идти вперед и известного напряжения шеи, которое дает возможность действовать поводом помимо желания задержать лошадь.
Во первых, молодая лошадь всегда стремиться идти вперед и естественно опирается на повод, если же она чувствительна к шенкелям, то всадник в любой момент может парализовать это движение; во вторых то, что лошадь, всегда стремящаяся вперед, лучше переносит ошибки управления и удобней для простых смертных, тем более, что останавливать или управлять лошадью легче, чем ее высылать вперед.
Как бы то ни было, с точки зрения практики принципы последнего
шталмейстера Версальской школы имеют свои основания и годны для людей, занимающихся обыкновенной верховой ездой. Единственным заблуждением знаменитого импровизатора было то, что он хотел приложить свои принципы к научной езде (savante) и, следовательно, не знал настоящие требования правильного «сбора», т.е. того, которого первым является отсутствие напряжения шеи, так как оно влечет за собой ненормальною напряженность зада, стесняет лошадь и вредит ее гибели.
Граф д’Ор был врагом научной езды, и его доктрины можно резюмировать так: «En avant! tonjonrs en avant, et encore en avant!»
Он упрощал свои уроки настолько, насколько это было возможно.
Обыкновенно он ограничивался переменой направления, переменой ног и
иногда, только для более сильных учеников – работой в два следа, очень простой и свободной.
Это строгое, практическое обучение было вполне достаточно для нашей
эпохи, и можно сказать, что д’Ор учил широко пользоваться лошадью, что, конечно, лучше, нежели давать подобие науки, с которым далеко не уедешь.

Чего нельзя одобрить, это то, что в своих последних сочинениях он через чур критиковал Боше. Тем не менее, следует признать, что его понимание нужд верховой езды заставило его высказать много истинного.
Можно сознаться, что граф д’Ор разделял некоторые заблуждения своих
предшественников, но следует прибавить, что многие доктрины, высказанные им в первых сочинениях, он потом оставил и даже отказался от них.
Во всяком случае, нельзя забыт громадных услуг, оказанных верховой езды этим великолепным наездником, положительном, положительно не имевшим себе равного.

Глава 6.
Научная езда.

По справедливости можно сказать, что сочинение Боше более других
наделало шуму между его современниками, так как этот учитель, с точки зрения научной езды, наиболее расширил границы своего искусства, и, кроме того, его теории,
Хотя и были сильно оспариваемы, особенно в начале его деятельности,
очень привлекательны и часто содержат неоспоримые истины и служат, во всяком случае, отправным пунктом для hommes de cheval будущего.
Что касается до его принципов, быть может, было бы поспешно давать им оценку. Тем не менее, следует сознаться, что большая часть их с успехом
применяются людьми, серьезно занимающимися ездой.
Во всяком случае, можно утверждать, что новый принцип Боше «руки
помимо ног, ноги помимо рук», относящийся к равновесию, облегчает выездку с точки зрения обыкновенной верховой езды.
Существовало мнение, что, высказывая этот афоризм, Боше противоречил самому себе; это заблуждение; основы знаменитого новатора остаются те же, так кА он всегда стремился сделать лошадь легкую (leqerete) и найти
равновесие, которое давало бы возможность легко перемещать всю массу. Его верховой гений (genie equestre), если можно так выразиться, вел его
всегда к этой цели.
Не бесполезно и не безынтересно будет вспомнить, что Боше, когда он учил в Руане, купил там пару нормандских пони; хотя они были очень смирны, тем не менее, в начале выездки оказывали сильное пассивное сопротивление действию удил.
Однажды Боше попробовал, сидя на одном из них, натянуть поводья
приблизительно с такой же силой, с какой животное сопротивлялось им, и таким образом он нашел средство преодолеть это известное сокращение
мускулов шеи и челюсти, - через несколько минут животное уступило,
«собралось» (ramener) и стало послушно поводу. «Bienfaisant (так звали пони) avait rendu», говорил об этом Боше.
Таким образом, принцип, служащий основанием новой школы, был найден: сбор делает лошадь слабоуздой, и так как все лошади должны уметь собираться, то, следовательно, будут и слабоузды, через что движения массы производятся легко.
Я осмелюсь добавить, что, рекомендую прежде всего полную легкость
(слабоуздость) и кладя ее в основание своей системы, Боше, казалось, хотел на всех аллюрах поддерживать искусственно равновесие, имея лошадь всегда в сборе; всадник, не обладающий особенным тактом, незаметно уступит напряжению животного.
Сам учитель, руководимый чутьем, умел на практике свои через чур
абсолютные доктрины применять с пользой, внося в них некоторые поправки, но его последователи и ученики, даже лучшие из них, не умели этого сделать.
В его руках лошадь, сохраняя требуемое равновесие, не теряла побуждения двигаться вперед.
Но то, чего он достигал легко, не удавалось тем, кто обладал меньшим
чутьем (sentiment equestre).
Чем более могущественны указанные приемы, тем более они требуют этого чутья и «меры» в их применении.